Где-то в конце 80-х в «Ленинградской правде» была опубликована моя статью в целый «подвал». Это было что-то вроде полемики по украинскому вопросу с российским демократом Николаем Травкиным. В статье не было исправлено ни одного слова, только удалены строки из стихотворения Шевченко: «Не смійтеся чужі люде, церков-домовина розвалиться, і з-під неї встане Україна…»
Там я рассказал в том числе о своей украинской родне, разбросанной от Закарпаться до Ашхабада и Чукотки. Так уж сложилось, что почти все двоюродные и троюродные братья и сестры моей матери были женаты или замужем за русскими. Да и младшее поколение пошло по той же тропе. Четверо из шести моих родных и двоюродных братьев были связаны семьями с русскими.
В статье была и такая фраза: «Даже погоду моя семья сверяла по Москве, а не по Киеву, считали, что так вернее».
Хотя в наших местах могли обозвать русскоговорящего человека кацапом или кацапкой, моей семьи это не касалось.
Более того, мой крестный отец, в семье которого я жил с пятого по восьмой класс, какое-то время жил в русскоязычном Харькове, любил русских и почему-то сильно не любил жителей Западной Украины — «западенцев».
Моя соседка, годом младше меня, после педучилища была направлена во Львовскую область и там вышла замуж за местного парня. Ее дети, два мальчугана Славко и Любко часто гостили в наших местах у бабушки. Приезжал и их отец, Орест, добрый и работящий парень. Но вот в воскресенье он палец о палец не ударит, таковы были традиции на его родине. Что было предметом насмешек со стороны моего крестного.
У меня же была своя история. После медучилища моя мать тоже получила распределение в Западную Украину. Но это были времена бандеровского подполья, и, чтобы туда не ехать, мама скоропостижно вышла замуж за мужа своей умершей при родах сестры. Из этого брака ничего хорошего не получилось, но я уже потопал по этой бренной земле.
Может поэтому в свое время у меня возник интерес и к Галиции, и к Закарпатью, местным обычаям и традициям, включая бандеровское движение. Ведь, что ни говори, а я обязан этим людям своей жизнью. Хотя после строительного техникума я без особых сожалений по распределению уехал в Ленинградскую область, был нормальным русскоязычным советским человеком и писал статьи и стихи на русском, все же украинская тема теплилась где-то глубоко в подсознании и ждала своего часа. И он наступил, неожиданно и бесповоротно. Наш неуемный председатель секции в «Союзе журналистов» организовал поездку в Брест и Киев. Из Брестской области он был родом, а в Киеве учился. И вот почти под занавес поездки в роли зевак мы пошли к зданию Рады поглазеть на депутатов. Коммунисты выходили из здания стайками и быстро ретировались. Другое дело демократы, особенно известные. Их люди останавливали, просили сказать какие-то слова. И вот буквально в трех шагах от меня остановился украинский узник совести Левко Лукьяненко. больше 30 лет оттрубивший в советских лагерях. Ему дали мегафон. Но поразил меня не он, и не его слова, а пожилая женщина в скромном болоньевом плаще. «Даже не верится, — вдруг воскликнула она , — неужели Украина в самом деле станет свободной».
Я оглянулся на эти слова. Такая гамма чувств была в глазах этой женщины, от надежды до отчаяния, что меня будто молнией ударило в голову и вышло в пятки. И в Петербург я вернулся уже украинцем.
Как я перестраивал свою дальнейшую жизнь, это уже тема другого разговора. Скажу только. что я уже после сорока, можно сказать, заново выучил украинский язык. Ведь в детстве я говорил на слобожанском суржике, своеобразной смеси украинского и русского языков. И, когда соседка гостила у матери, я с удовольствием болтал с ней на литературном украинском.
С новыми веяниями я много нового узнал и об истории Украины. Помню, где-то в шестом классе, когда мы стали изучать историю Украины, я недоумевал, откуда она взялась, если до этого всегда была Русь. Уже позже я понял, сколько пропагандистского мусора вбили в мою голову и при СССР, и в современной России. Но пропаганда все же свое дело делала. Когда в той же командировке в Киеве, я, как бы в шутку, решил постоять под сине-желтым флагом, у меня мурашки забегали по спине. Это предубеждение о «бандеровском» символе настолько прочно сидело в моей крови, что в нужный момент проявилось непроизвольно.
Но мой крестный был верен своим убеждениям, и однажды, когда я в очередной раз приехал на родину, уже будучи петербуржцем, категорично заявил, что, мол, если будешь знаться с этими западенцами, то лучше и не приезжай. И я не приезжал, потому что бацилла украинства уже сидела во мне прочно и неотвратимо. Хотя понимаю, что я был сильно неправ по отношению к человеку, который во многом заменил мне отца и помогал, когда я уже учился в университете. И в чем раскаиваюсь, хотя понимаю, что время назад не прокрутить и многие былые грехи не отмолить.
Но мог ли подумать мой дорогой крестный, что его родной сын, житель Харькова, скрываясь от бомб и ракет столь любимой его отцом России, найдет приют в столь нелюбимой им Западной Украине. Он уехал вместе с дочерьми и внучкой в Ивано-Франковскую область. Как бы на время, но в итоге решил купить дом и задержаться в живописном Прикарпатье на всю оставшуюся жизнь..