Перевод c украинского Ирины Стырты
МOНОМАХУ
Ты не знал, мой предобрый княже,
Что завет твой проглотит огонь,
А колонию бывшую нашу
Разопрет так монгольський гной.
Ты не ведал, как много яда
В этом слове мерянском «москва»,
А иначе бы — как беспощадно
Прозвенели б твои слова.
До хазарских низин, до корня
Ты б прожег византийскую Русь,
Все, что стало позором черным —
Все, чем проклятым я остаюсь.
***
«Et bercée aux lueurs d»un vague crépuscule,
Le pole attire â lui sa fidèle cité.»
Ф. Тютчев*
Что Петроград и Ленинград, что имя —
Хоть новое — тому, что стало гной?
Из пустоты рождаются пустыми,
Очистит оскверненное огонь.
Пусть мертвой силой северного ветра
Державы создан ледяной дворец,
Но все растопит огненная жертва
И скверна дымом станет наконец.
Да, только дым угарным едким чадом
Перед курносым богом тундр и пург…
Вот: светлый Юрий над убитым гадом,
Над тем, что называлось Петербург.
РОДИНЕ
До Тебя как протоптать мне тропы?
Цель искать, когда в тумане даль?
И прожжет ли синий жар Европы
Азиатский золотой лишай?
Вот молчишь, непонята и странна,
Как октябрь прозрачный, нежива, —
Что ж Тебе — проклятье иль осанна?
Умерли и звуки и слова.
Ширь просторов в язвах позолоты
Растянулась плоскостью полей,
Только редко — Твой единый готик —
Жертвенники строгих тополей,
В беcпредельность вписывая меру,
Метят безнадежный этот край,
Что, открытый грозовому ветру,
Грустно верит в свой грядущий рай.
СЫН СПРАШИВАЕТ…
Сын спрашивает: как дойти? где путь?
И просит рисовать опять все то же:
Ветряк и тополя, что у дорог растут,
И речку, что на ленту так похожа,
Над хатой солнце, небо посиней,
И садик с вишнями …
Сынок, сыночек,
Как объяснить, что путь тот — месть и гнев,
Идешь в незнанное, где смерть пророчит.
Пусть наше сердце хрупко, словно мак,
Послушны, чутки нервы, как бандура…
И все же: лишь варяг и лишь козак —
Литой кулак, тугая выя тура.
И все ж из сердца нужно вылить мед,
И влить огонь железный в сердце трижды,
Ведь тьма стеной. И черный ветер бьет
На том пути к забытой праотчизне.
20.9.1940
МОЛИТВА
Создай меня бичем Твоим,
Ударом, выстрелом, набоем, —
Чтоб плыл хотя бы черный дым
Над веком, скованным бедою.
Бесстыжие глаза пусть ест
Тем, что живут без слез и чести,
Кому любовь и злость — Бог весть! —
Лишь оставаться бы на месте.
Кто все решал молчать пока,
Укрыться за Мазепу, Круты,
Когда грозою шли века
Над полем ядовитой руты.
Твоим бичом меня создай,
Чтобы хлестать пустые души,
Чтоб расшатать и вновь порушить
Смертельной дикости алтарь!
ВЛАСТЬ
Она вырастает — как буря, как шквал,
Спадает — мечом и пожаром;
Стеной отразит нападений запал;
Подвергнет невидимым чарам.
Она, как объятья влюбленных, жарка,
Как страсти дыхание, жгуча;
Державная крепится ею рука:
Смотри, под вершиною — круча!
Но шаг к расслабленью она не простит:
Лишь миг передышка и слабость —
И сердце уже пустотою гремит,
И нервы срывает усталость.
Волну на волну же! — удар на удар!
Нет разницы — солнце иль тучи.
Ведь власть это — сердце. В ней доля и дар,
И сласть… и расчет неминучий.
20.VI. 1941
Перевод с украинского Владимира Сорочкина
1
Всегда — наперекор, судьбе подставив плечи,
Всегда один, вокруг — музыка и простор.
Так, без отца, без вех, без стежки, без предтечи,
Так — напрямик — туда, где твой зажжен костер.
Все слышать. Всем пылать. Быть всеединой болью,
Тем криком, что горит в кровавом спазме уст,
И знать, что предстоит — забвение, безволье,
И памятью веков — костей народных хруст.
2
Так, позабыв про степь хмельную,
Что пахнет горькою травой,
Перепишу судьбу немую
На дикий камень вековой.
Запечатлю нетленный образ
На сером цоколе времен,
И мудрость выглянет, как кобра,
Сквозь грани слов и пыль имен.
Она все слышит, чует, знает,
Она предвидит каждый шаг,
И сноп огня глаза сжигает,
И не смолкает шум в ушах.
Под этот взгляд забуду сроки
И не найду свои следы,
И только вижу — камни, строки,
И только слышу — шум беды.
…Боюсь, что даже не замечу,
Как жизнь окончится моя,
И поплыву один навстречу
Потемкам сгинувшего дня.
3
Жажду чашу испить до края.
Горше горького мёд беды.
Так нещадно, так ярко сгораю, —
Только видишь ли это Ты?
Ветер всё, что давно забыто,
Прорыдает, как зверь в простор.
(Там надолго поникло жито,
Там поветрием черным — мор.)
Ты одна — так легко и просто
Заставляешь гореть меня.
Я — кровавых дорог апостол
В вечереющей сини дня.
Книга «Стилет и стилос» (1925)
* * *
Навеки мы разжали руки.
Пустыня далью пролегла.
Ветрами вечными разлуки,
Степями морока и зла.
То стылый день, то сумрак вешний.
Сады успели отцвести.
И с каждым разом крик «воскресни!»
Труднее мне произнести.
Не возродить теперь словами
Пустую и слепую твердь.
И перед нами, и за нами
Лежит молчание и смерть.
Книга «Земля и железо» (1930)
A.D.MCMXXXIII
И ни сабли, и ни ножа
Не скрестить в завершающей сече!
Точно камень, мертва душа,
Стало черным пустое сердце.
Нет уже хуторов и держав,
Только трупы во ржи, только трупы,
Да от хрипа кровавая ржа
Покрывает сведенные губы.
Может, скажешь: взойдет? прорастет?
Между ребрами хат, по дорогам
Диким зелием степь восстает,
И хохочет над небом и Богом.
Диким древним монгольским вытьем
Огласился простор небосвода,
И рассеялось пеплом житье
Под степными огнями свободы.
Только солнце из-за облаков
Полыхает — пустое, чумное,
Освещая бессилье немое
Беспробудных веков.
1933
Памяти Петлюры
1
Уходили — за верстами версты,
За плечами хрипел Батый.
Серебрилась земли короста
От промерзшей насквозь воды.
Сизой далью — чужая воля —
Завораживала седоков,
И мороз на теле Подолья
Сохранял письмена подков.
2
Обнажались — постыдно и страшно —
Горе, нищенство и порок…
Почему ж от бесплодной пашни
Отвернулся тогда пророк?
Почему не метнул десницей —
Белой молнией — благодать,
Запечатывая зеницы,
Чтоб о прошлом не вспоминать?..
И вникая в созвучья земные,
Лишь отбой отыграл трубач,
Еле сдерживала Мария
Свой безудержный женский плач.
25.05.1926
3
Дня простуженная прохлада
Заслонилась туманной мглой,
И эпоха огня и чада
Пролетит сквозь нее стрелой.
Зори вслед нам огнем пылали,
За верстой унося версту,
И горбато тянулись дали
От креста и опять — к кресту.
И зиял горизонт, как яма,
И гудели ветра в ушах
Над оставленными полями,
Где гремел наш железный шаг.
26.05.1926
Посвященные строфы
1
Грохочет время, не смолкая,
Сквозь прах, горение и гром.
Лишь ты волынской Навсикаей —
На Икве, в свете золотом,
Лишь ты опять приходишь тенью,
Как мрамор Аттики ясна,
И все вокруг тебя — цветенье —
Эллада, солнце и весна.
2
Так Одиссею, что испил до дна
Чужбины горечь пополам с бедою,
Открылся остров сладкою мечтою,
Чтоб стать мгновеньем призрачного сна,
Где разливалась светом вышина
И ветер доносил игру прибоя.
Он был разбужен шумною толпою —
В кругу подруг к нему пришла она.
Как ослепленный, взгляд мгновенно замер.
Все было так, как будто мертвый мрамор
Вдруг ожил, чтоб пред ним упали ниц!
И жилки жизнью в нем зарозовели,
И запылали щеки, и зардели
Горячие уста и дым ресниц.
3
Вы замужем уже, я это знаю.
Уже лежат морщинки на челе.
Я снова слишком часто вспоминаю
День на волынской солнечной земле.
Потоки Иквы в шуме водопада,
И смуглость тел, и зыбкие следы
На берегу, и Вac — полунаяду,
Что, плавая, вздымает пыль воды.
17.07.1940
Существенное
Возводит жизнь свой купол островерхий.
Для всех поступков — очередь своя.
Как вихрь, как грань, как вечный бег энергий,
Продляются мгновенья бытия.
Сквозь готику сияет небо снова,
Цемент связует силу камня вновь.
И все-таки вначале было — Слово!
И все-таки начальный дух — Любовь!
И в сердце, и в коллекторах моторов
Пульсирует, искрится вечный мост —
От хаоса до солнечных просторов,
От атома до самых синих звезд.
15.10.1928